Неточные совпадения
Когда бричка была уже
на конце
деревни, он подозвал к себе первого мужика, который,
попавши где-то
на дороге претолстое бревно, тащил его
на плече, подобно неутомимому муравью, к себе в избу.
Раз, во времена моего детства, няня, укладывая меня
спать в рождественскую ночь, сказала, что у нас теперь
на деревне очень многие не
спят, а гадают, рядятся, ворожат и, между прочим, добывают себе «неразменный рубль».
Полдень знойный;
на небе ни облачка. Солнце стоит неподвижно над головой и жжет траву. Воздух перестал струиться и висит без движения. Ни дерево, ни вода не шелохнутся; над
деревней и полем лежит невозмутимая тишина — все как будто вымерло. Звонко и далеко раздается человеческий голос в пустоте. В двадцати саженях слышно, как пролетит и прожужжит жук, да в густой траве кто-то все храпит, как будто кто-нибудь завалился туда и
спит сладким сном.
«В неделю, скажет, набросать подробную инструкцию поверенному и отправить его в
деревню, Обломовку заложить, прикупить земли, послать план построек, квартиру сдать, взять паспорт и ехать
на полгода за границу, сбыть лишний жир, сбросить тяжесть, освежить душу тем воздухом, о котором мечтал некогда с другом, пожить без халата, без Захара и Тарантьева, надевать самому чулки и снимать с себя сапоги,
спать только ночью, ехать, куда все едут, по железным дорогам,
на пароходах, потом…
Когда нянька мрачно повторяла слова медведя: «Скрипи, скрипи, нога липовая; я по селам шел, по
деревне шел, все бабы
спят, одна баба не
спит,
на моей шкуре сидит, мое мясо варит, мою шерстку прядет» и т. д.; когда медведь входил, наконец, в избу и готовился схватить похитителя своей ноги, ребенок не выдерживал: он с трепетом и визгом бросался
на руки к няне; у него брызжут слезы испуга, и вместе хохочет он от радости, что он не в когтях у зверя, а
на лежанке, подле няни.
Солнце уж высоко; жар
палит: в
деревне вы не пойдете в этот час ни рожь посмотреть, ни
на гумно.
«Это все и у нас увидишь каждый день в любой
деревне, — сказал я барону, — только у нас, при таком побоище, обыкновенно баба побежит с кочергой или кучер с кнутом разнимать драку, или мальчишка бросит камешком». Вскоре белый петух
упал на одно крыло, вскочил, побежал, хромая,
упал опять и наконец пополз по арене. Крыло волочилось по земле, оставляя дорожку крови.
В отдаленье темнеют леса, сверкают пруды, желтеют
деревни; жаворонки сотнями поднимаются, поют,
падают стремглав, вытянув шейки торчат
на глыбочках; грачи
на дороге останавливаются, глядят
на вас, приникают к земле, дают вам проехать и, подпрыгнув раза два, тяжко отлетают в сторону;
на горе, за оврагом, мужик пашет; пегий жеребенок, с куцым хвостиком и взъерошенной гривкой, бежит
на неверных ножках вслед за матерью: слышится его тонкое ржанье.
Приехавши в небольшую ярославскую деревеньку около ночи, отец мой застал нас в крестьянской избе (господского дома в этой
деревне не было), я
спал на лавке под окном, окно затворялось плохо, снег, пробиваясь в щель, заносил часть скамьи и лежал, не таявши,
на оконнице.
Их звали «фалаторы», они скакали в гору, кричали
на лошадей, хлестали их концом повода и хлопали с боков ногами в сапожищах, едва влезавших в стремя. И бывали случаи, что «фалатор»
падал с лошади. А то лошадь поскользнется и
упадет, а у «фалатора» ноги в огромном сапоге или, зимнее дело, валенке — из стремени не вытащишь. Никто их не учил ездить, а прямо из
деревни сажали
на коня — езжай! А у лошадей были нередко разбиты ноги от скачки в гору по булыгам мостовой, и всегда измученные и недокормленные.
Измученные непосильной работой и побоями, не видя вблизи себя товарищей по возрасту, не слыша ласкового слова, они бежали в свои
деревни, где иногда оставались, а если родители возвращали их хозяину, то они зачастую бежали
на Хитров,
попадали в воровские шайки сверстников и через трущобы и тюрьмы нередко кончали каторгой.
В
деревне было две партии, продолжавшие из-за чего-то воевать,
нападать друг
на друга и тягаться в судах.
На меня это известие произвело такое впечатление, как будто все то неопределенное, чем веяло
на нас с мужичьей
деревни, вдруг сгустилось в темное облако, и оттуда
пал громовой удар.
Опасность налетела так быстро и так быстро пронеслась, что скитники опомнились и пришли в себя только вечером, когда приехали в свою раскольничью
деревню и остановились у своих. Анфим всю дорогу оглядывался, ожидая потони, но
на их счастье в
деревне не нашлось ни одной сытой лошади, чтобы догонять скитников. Михей Зотыч угнетенно молчал и заговорил только, когда улеглись
спать.
Куропатки иногда так привыкают к житью своему
на гумнах, особенно в
деревнях степных, около которых нет удобных мест для ночевки и полдневного отдыха, что вовсе не улетают с гумен и, завидя людей, прячутся в отдаленные вороха соломы, в господские большие гуменники, всегда отдельно и даже не близко стоящие к ригам, и вообще в какие-нибудь укромные места; прячутся даже в большие сугробы снега, которые наметет буран к заборам и околице, поделают в снегу небольшие норы и преспокойно
спят в них по ночам или отдыхают в свободное время от приискиванья корма.
Мужик поскорее прикрыл дыру снежком,
пал на лошадь, да и прискакал к нам в
деревню.
— Здесь вот и по
деревням только этаким способом и
спать могут, — объяснял кучер, — разведут в избе
на ночь от мужжевельнику али от других каких сучьев душину, — с тем только и
спят.
Хозяева отобедали и ушли опять
на работы. Пришел пастух, который в
деревнях обыкновенно кормится по ряду то в одной крестьянской избе, то в другой. Ямщик мой признал в пастухе знакомого, который несколько лет сряду
пас стадо в М.
— Нет, я учитель. Отец мой — управляющий заводом в Вятке, а я пошел в учителя. Но в
деревне я стал мужикам книжки давать, и меня за это посадили в тюрьму. После тюрьмы — служил приказчиком в книжном магазине, но — вел себя неосторожно и снова
попал в тюрьму, потом — в Архангельск выслали. Там у меня тоже вышли неприятности с губернатором, меня заслали
на берег Белого моря, в деревушку, где я прожил пять лет.
— Гм! — говорил Николай в следующую минуту, глядя
на нее через очки. — Кабы этот ваш мужичок поторопился прийти к нам! Видите ли, о Рыбине необходимо написать бумажку для
деревни, ему это не повредит, раз он ведет себя так смело. Я сегодня же напишу, Людмила живо ее напечатает… А вот как бумажка
попадет туда?
Этот вялый, опустившийся
на вид человек был страшно суров с солдатами и не только позволял драться унтер-офицерам, но и сам бил жестоко, до крови, до того, что провинившийся
падал с ног под его ударами. Зато к солдатским нуждам он был внимателен до тонкости: денег, приходивших из
деревни, не задерживал и каждый день следил лично за ротным котлом, хотя суммами от вольных работ распоряжался по своему усмотрению. Только в одной пятой роте люди выглядели сытнее и веселее, чем у него.
Ходишь по земле туда-сюда, видишь города,
деревни, знакомишься со множеством странных, беспечных, насмешливых людей, смотришь, нюхаешь, слышишь,
спишь на росистой траве, мерзнешь
на морозе, ни к чему не привязан, никого не боишься, обожаешь свободную жизнь всеми частицами души…
Рубаха
на Василье была одна розовая ситцевая, и та в дырах,
на ногах ничего не было, но тело было сильное, здоровое, и, когда котелок с кашей снимали с огня, Василий съедал за троих, так что старик-караульщик только дивился
на него. По ночам Василий не
спал и либо свистал, либо покрикивал и, как кошка, далеко в темноте видел. Paз забрались с
деревни большие ребята трясти яблоки. Василий подкрался и набросился
на них; хотели они отбиться, да он расшвырял их всех, а одного привел в шалаш и сдал хозяину.
Он всё
попадал на опытных городских жителей, которые знали обычные проделки мужиков, продающих дрова, и не верили тому, что он привез, как он уверял, дрова из
деревни.
— Кому же ко мне ездить?.. я сирота! Папаша мой
пал на поле сражения, а тетя в
деревне живет.
И он в комнате лег свою ночь досыпать, а я
на сеновал тоже опять
спать пошел. Опомнился же я в лазарете и слышу, говорят, что у меня белая горячка была и хотел будто бы я вешаться, только меня, слава богу, в длинную рубашку спеленали. Потом выздоровел я и явился к князю в его
деревню, потому что он этим временем в отставку вышел, и говорю...
С лихорадочною страстностью переезжает он с места
на место, всходит
на горы и сходит с оных, бродит по
деревням, удивляется свежести горного воздуха и дешевизне табльдотов, не морщась пьет местное вино, вступает в собеседования с кельнерами и хаускнехтами и наконец, с наступлением ночи,
падает в постель (снабженную, впрочем, дерюгой вместо белья и какими-то кисельными комками вместо подушек), измученный беготней и массой полученных впечатлений.
Я был, наконец, любимец вельможи, имел в перспективе
попасть в флигель-адъютанты, в тридцать лет пристегнул бы, наверняк, генеральские эполеты, и потому можете судить, до чего бы я дошел в настоящем моем возрасте; но женился по страсти
на девушке бедной, хоть и прелестной, в которой, кажется, соединены все достоинства женские, и сразу же должен был оставить Петербург, бросить всякого рода служебную карьеру и
на всю жизнь закабалиться в
деревне.
Если бы де Лонг проплыл
на лодке несколько верст западнее и
попал в северный рукав, он был бы спасен, так как, поднимаясь вверх, достиг бы тунгусских
деревень.
— Мне, во времена моей еще ранней юности, — продолжал владыко, — мы ведь, поповичи, ближе живем к народу, чем вы, дворяне; я же был бедненький сельский семинарист, и нас, по обычаю, целой ватагой возили с нашей вакации в училище в город
на лодке, и раз наш кормчий вечером пристал к одной
деревне и всех нас свел в эту
деревню ночевать к его знакомому крестьянину, и когда мы поели наших дорожных колобков, то были уложены
спать в небольшой избенке вповалку
на полу.
В эту минуту из-за избы раздалось несколько выстрелов, человек десять пеших людей бросились с саблями
на душегубцев, и в то же время всадники князя Серебряного, вылетев из-за угла
деревни, с криком
напали на опричников.
— За то, государь, что сам он
напал на безвинных людей среди
деревни. Не знал я тогда, что он слуга твой, и не слыхивал до того про опричнину. Ехал я от Литвы к Москве обратным путем, когда Хомяк с товарищи нагрянули
на деревню и стали людей резать!
Как цветок из семени, занесенного вихрем
на чуждую почву, — она как-то неожиданно для рассеянного Семена Афанасьевича родилась в швейцарском отеле, первые годы жизни провела за границей, потом
попала в отель
на Малой Морской, откуда ее мать вынесли в белом гробу, чтобы увезти
на кладбище в
деревню.
«Тридцать с лишним лет дураку!» — укорял он себя, а издали, точно разинутая
пасть, полная неровных гнилых зубов, быстро и жадно надвигалась
на него улица
деревни.
На всех лицах было что-то заботливое и торжественное: все к чему-то готовились; вся
деревня почти не
спала эту ночь.
После чая Алексей Абрамович отправлялся по полям; несколько лет жив безвыездно в
деревне, он не много успел в агрономии,
нападал на мелкие беспорядки, пуще всего любил дисциплину и вид безусловной покорности.
Обоз расположился в стороне от
деревни на берегу реки. Солнце жгло по-вчерашнему, воздух был неподвижен и уныл.
На берегу стояло несколько верб, но тень от них
падала не
на землю, а
на воду, где пропадала даром, в тени же под возами было душно и скучно. Вода, голубая оттого, что в ней отражалось небо, страстно манила к себе.
Раз — это еще в
деревне было — застала я его в саду с одною дамой, и ушла я… ушла, куда глаза мои глядят, и не знаю, как очутилась
на паперти,
упала на колени: «Царица, говорю, небесная!» А
на дворе ночь, месяц светит…
По милости не расположенных к нему дворян его уезда, проникнутых не столько западною теорией о вреде"абсентеизма"сколько доморощенным убеждением, что"своя рубашка к телу ближе, он в 1855 году
попал в ополчение и чуть не умер от тифа в Крыму, где, не видав не одного"союзника", простоял шесть месяцев в землянке
на берегу Гнилого моря; потом послужил по выборам, конечно не без неприятностей, и, пожив в
деревне, пристрастился к хозяйству.
Вихрь ужаса охватил людей, с криком и воплями все бросились к выходу, многие
упали без чувств
на кафли пола, многие плакали, как дети, а Серафина стояла с топором в руке над беднягой Донато и бесчувственной дочерью своей, как Немезида
деревни, богиня правосудия людей с прямою душой.
Но вдруг коловратное время переменило козырь и так перетасовало колоду, что князь Сурский, несмотря
на родство с Таврическим, был несказанно рад,
попав при этой перетасовке не далее своей степной
деревни в одной из низовых губерний.
Так как работы во флигеле не хватало и
на одного, то Чепраков ничего не делал, а только
спал или уходил с ружьем
на плёс стрелять уток. По вечерам он напивался в
деревне или
на станции, и, перед тем как
спать, смотрелся в зеркальце, и кричал...
«И платье, — говорят, — и обувь, и пищу дам, и хозяйство устрою, и по три рубля денег в месяц
на табак будешь получать, — только осторожней кури и трубку куда
попало с огнем не суй, а то
деревню сожжешь».
Вся история, сколько помню, состояла в том, что где-то
на дороге у какой-то дамы в карете сломалось дышло; мужики за это деревцо запросили двадцать рублей и без того не выпускали барыню вон из
деревни. Дон-Кихот
попал на эту историю и сначала держал к мужикам внушительную речь, а потом, видя бессилие слов, вскочил в свой тарантас и закричал...
Точно то же случилось со мной при взгляде
на кошку, которая
спала, свернувшись клубком
на солнышке, и напомнила мне мою любимую кошку в
деревне.
— Зверь я, Саша. Пока с людьми, так, того-этого, соблюдаю манеры, а
попаду в лес, ну и ассимилируюсь, вернусь в первобытное состояние.
На меня и темнота действует того — этого, очень подозрительно. Да как же и не действовать? У нас только в городах по ночам огонь, а по всей России темнота, либо
спят люди, либо если уж выходят, то не за добром. Когда будет моя воля, все
деревни, того-этого, велю осветить электричеством!
И тихо взвился к небу, как красный стяг, багровый, дымный, косматый, угрюмый огонь, медленно свирепея и наливаясь гневом, покрутился над крышей, заглянул, перегнувшись,
на эту сторону — и дико зашумел, завыл, затрещал, раздирая балки. И много ли прошло минут, — а уж не стало ночи, и далеко под горою появилась целая
деревня, большое село с молчаливою церковью; и красным полотнищем
пала дорога с тарахтящими телегами.
Они пришли в
деревню; был вечер тихий; собака лаяла; им дали угол
на сеновале: он
спит, она его лелеет…
С восходом солнца он отправился искать сестру,
на барском дворе, в
деревне, в саду — везде, где только мог предположить, что она проходила или спряталась, — неудача за неудачей!.. досадуя
на себя, он задумчиво пошел по дороге, ведущей в лес мимо крестьянских гумен: поровнявшись с ними и случайно подняв глаза, он видит буланую лошадь, в шлее и хомуте, привязанную к забору; он приближается… и замечает, что трава измята у подошвы забора! и вдруг взор его
упал на что-то пестрое, похожее
на кушак, повисший между цепких репейников… точно! это кушак!.. точно! он узнал, узнал! это цветной шелковый кушак его Ольги!
Менее всего был похож
на сатану этот человек с маленьким, дряблым личиком, но было в его гусином гоготанье что-то такое, что уничтожало святость и крепость тюрьмы. Посмейся он еще немного — и вот развалятся гнилостно стены, и
упадут размокшие решетки, и надзиратель сам выведет арестантов за ворота: пожалуйте, господа, гуляйте себе по городу, — а может, кто и в
деревню хочет? Сатана!